На смерть египетского бога

Портал Ригма Инфо

Каждый год примерно пятого марта наступает наша русская «анти-пасха», и пользователи социальных сетей приветствуют друг друга привычной фразой: «Помер Тот». Здесь всё наоборот: и бог другой, языческий, и он не воскрес. И на всём этом лежит печать какого-то древнего, до-христианского чувства судьбы, предопределённости.

Смерть Сталина поставила меня сегодня перед одной мыслью, которая вам, может быть, покажется неожиданной: я подумал о том, что современное отношение к советскому диктатору как ничто другое показывает, до какой степени разрушена в нашей стране традиционная семья, вернее, традиционная семейная преемственность.

Историческая память может передаваться разными путями, среди которых и утверждённый государством единый учебник истории и телевизионная пропаганда. Но сегодня я хотел бы вспомнить о древнейшем, почти «первобытном» способе передачи памяти – о семейной истории, которая передаётся от отца к сыну, от бабушки – к внукам.

В стране, где почти в каждой семье кто-то пострадал от бессудных и несправедливых гонений сталинского государства, довольно странно слышать о непогрешимом вожде, который строил «Беломорканал»: существует не нулевая вероятность, что где-то на дне канала покоится череп прадеда того, кто это говорит. Невольно хочется сказать в ответ: «Ну, хорошо, телевизор, советский учебник истории… Но неужели вам ничего не рассказывала ваша собственная бабушка?»

Истеричный «сталинизм», по моим наблюдениям – это относительно позднее явление. Поколение, условно, наших дедов, оценивали Сталина достаточно трезво для того, чтобы понимать, что он в первую очередь убийца. Многим в стране хватало здравого смысла для того чтобы знать, а как минимум, допускать, что индустриализация и урбанизация не требовали таких человеческих жертв (и везде, где эти процессы прошли успешно – они и не сопровождались централизованными репрессиями таких масштабов).

Но сегодня меня интересует только эта деталь: среди современных сорокалетних мало кто лично общался с репрессированными. Однако почти у всех в семье были «старшие», те люди, которые буквально теряли родственников и знакомых в тридцатые годы: коллективизация, голод, лагерь, Колыма.

О цене сталинского «правления» было кому рассказать во множестве семей по всей стране. Если наши семьи были бы по-настоящему традиционными, то такой исторической памяти люди верили бы гораздо больше, чем советскому учебнику истории. Чеченцы помнят депортацию, эстонцы помнят подавление своей национальной государственности. Они тоже читали советские учебники истории – и эти учебники не произвели на них слишком большого впечатления, потому что воспоминания свидетелей, родственников значили для них намного больше.

В этом состоит одна из причин, по которым я скептически отношусь к рассуждениям о «традиционной русской семье»: отсутствие народной памяти, которая была бы альтернативна государственной пропаганде, убедительно свидетельствует о том, что никакой «русской традиции» не существует. Не обязательно даже, чтобы такая память во всём противостояла бы государственной, но у неё есть своя роль: она состоит в независимом сохранении важных деталей. Однако в нашей стране историческая память передаётся исключительно по политическим каналам.

Прочный мир в обществе возможен при условии взвешенной и правдивой оценки наиболее драматических поворотов общей истории. Если «державе» и предстоит держать перед кем-то ответ, то этот «кто-то», в первую очередь, её собственный народ, нация.

Я думаю, в этом состоит национальная драма, и из этого растёт один из корней того, что россияне не всегда понимают окружающих: что для одних – сиюминутная фраза популярного телевизионного пропагандиста, то для других – рассказы их родителей, история их района, деревни, города, нечто кровное и родное. Звонкий агитатор никогда не убедит человека «второго» типа, и агитатор потом ещё долго будет обижаться, что «его никто не слушает».

А его никто и не будет слушать – в некоторых вопросах рассказы дедушки о пережитых им страданиях «весят» больше, чем обещания подать всем бесплатный чай

8 марта 2020 года

Константин Бубон