Я хорошо помню то время, когда в большой моде были рассуждения по поводу "смерти автора": я сам тогда написал нечто мистическое и псевдомногозначительное, которое теперь сам выбрасываю со всех дисков, тихо бранясь сквозь зубы.
Не буду кривить душой: мне никогда не давались некоторые основы бартовской концепции. Мысль о том, что смысл текста порождает читатель, а не автор, достаточно прозрачна, но я никогда не мог понять, чем в таком случае читатель принципиально отличается от нового, ещё одного автора? Обязан ли автор предъявлять миру результат своего творения? Да нет, в общем, не обязан. Соответственно, талантливый читатель, который как-то хитро, по-своему понял общеизвестный текст - тоже автор, даже если он никому об этом не рассказал.
Как следствие, необходимо отбросить ложную драматизацию и назвать явление не "смертью автора", а "размножением авторов" - так не только лучше выражается суть идеи, но и звучит это более жизнеутверждающе и как-то более по-французски, что ли...
Но у меня есть и другие возражения, одно техническое и одно из области художественной композиции. Сейчас я изложу их в порядке значимости по мере её убывания.
Итак, техническое возражение: автор, несомненно, жив, поскольку он - единственный, кто может принять решение об опубликовании произведения. Намерение высказаться - это неотъемлемая часть высказывания. Этим автор отличается от читателя того же самого произведения (когда читатель, "вчитывая" в него смыслы, тоже становится автором). Сам факт общедоступности текста полностью меняет его смысл, во-первых, потому, что опубликование свидетельствует о том, что он вообще обращён к кому бы то ни было из живущих. Ну, а во-вторых только в случае публикации произведения становятся возможными его интерпретации (то есть вообще создание смыслов текста, по Барту).
И наоборот, факт отказа от публикации текста сам по себе - тоже часть его смысла и более того, не исключено, что в этом состоит и часть авторского замысла. Имеет также значение, широко ли известно людям о существовании неопубликованного текста или о нём знает только автор. Думаю, текст не доступный для прочтения ни одному человеку, но о существовании которого общеизвестно, имеет другой смысл, чем текст, о существовании которого известно только его автору.
Очевидно, что подобные манипуляции с текстом доступны только тому человеку, который отличается от "читателя-в-общем-смысле-этого-слова" по признаку способности их совершить, и который, я повторюсь, несомненно, жив, коль скоро у него есть камин, спички и рукопись. Уничтожение рукописи до того, как её прочёл кто-то, кроме автора - тоже акт литературного творчества, что общеизвестно.
Возражение композиционное: читатель интерпретирует и наполняет смыслом то, что продемонстрировал ему автор. "Кинокамера", через которую читатель видит художественный мир, продолжает при этом оставаться в руках автора, и фокус вовсе не в том, что читатель всегда по-своему поймёт то, что он видит. Фокус в том, что автор вообще не покажет читателю то, что он не намерен показывать или то, чего нет в его воображении.
Давайте проделаем мысленный эксперимент и представим себе, что действие "Властелина колец" происходит в нашей с вами, обыкновенной реальности примерно в середине XIX века, где-то на задворках Европы. То есть буквально, мы не меняем в произведении ни одной запятой, но исходим из того, что где-то в отдалённой провинции царит настолько глухое мракобесие, что её жители, обычные европейцы, верят в магическую силу колец, а естественную разницу в человеческой внешности интерпретируют как принадлежность к различным волшебным расам.
Да, все они - обычные люди, магическая "сила" колец отражает только могущество их суеверий, а Саурон - просто "поехавший" на почве оккультизма местный феодал. И вообще - отклонись Фродо от маршрута хотя бы на пять километров - и он вышел бы к недавно построенной железной дороге или наткнулся бы на телеграфный столб. И весь их мир - пятьдесят километров на семьдесят - слишком большой, чтобы не мотивированный крестьянин мог бы покинуть его пешком... Но вот "маг" и на лошади - другое дело... "Волшебник" Гэндальф обычно живет где-то между современными ему Веной и Парижем, но не решается раскрывать глаза "тёмным крестьянам", стоя на специфических этических позициях.
Для чего я написал предыдущие два абзаца? Собственно, для того, чтобы показать, каким могуществом обладает тот, у кого в руках "кинокамера": он показывает только то, что желает показать. Если он настаивает на том, что мир, который он демонстрирует читателю - это отдельный, авторский или сказочный мир, читатели не только вынуждены, но и должны ему верить. Повествование, в котором герои "ВК" оказались бы в современном мире, было бы другим, отдельным произведением, а не "переосмыслением", которое неизбежно делает каждый читатель.
Как следствие, концепция "смерти автора", при всей своей яркости, не отделяет "отсутствие автора" от "множественности авторов" в одном случае. Ну, а в другом случае, если "каждый читатель - немножечко автор", то где лежит граница между разными произведениями? Ну, то есть это не "автор умер", а читатели навыдумывали кучу новых произведений.
Я только что показал ситуацию, в которой одно произведение не "интерпретируется", а просто уже превращается в другое. Можно, не трогая основного текста, дописать концовку: внезапно к пристани причаливает пароход, любопытные туристы начинают делать дагерротипы местных диких аборигенов, а ещё через месяц деловитые инженеры уже дотягивают до Шира линию телеграфа. Так в Шире начинается "Эра людей". Те, кто утверждают, что они эльфы или гоблины, отправляются в санатории для восстановления их душевного равновесия. Но в этом случае мы имеем дело с принципиально другим по смыслу произведением.
Итак, путём нехитрых умозаключений можно открыть для себя, что в небинарном современном мире автор не только мёртв и жив, но и размножается! При таких обстоятельствах, опираясь на мысленный эксперимент Шрёдингера, я сейчас прихожу к выводу, что современный автор художественной прозы и поэзии - это кот!
Комментариев нет:
Отправить комментарий